Вот сидит тут Ауш как дебил распоследний, смотрит как вокруг лампочки кружит какой-то мотылек и возвращается в московскую двухкомнатку.
Там за спиной - открытое окно, в него дует. Ветер теплый, но когда под кофту забирается все равно холодно.
Перед носом то одна, то другая часть мерко-толпы. Выползают они каждая по своим причинам, о которых задумываться и смысла нет.

Сперва где-то в половине третьего ночи угнездился напротив окна пьяный Рисяй и, левее по курсу, чуть менее пьяный Арид.
Вслушиваясь в их разговор - в перерыве между долбежкой дятла в своем мозгу - Ауш думала о том, как бы не заржать и не свалиться с подоконника.
А еще о том, как потом об этом написать. Не, ну вы вдумайтесь: в половине третьего ночи какого-то там июля мерко-паладин учит мерко-тЕрана петь.
- Арид, ты можешь сказать: "А-а!"
- Ну... А-а!
- Во! А теперь скажи это чтобы в гортани вот так, в носу так, в ушах так...
Как "так" - уже и не вспомнить. Но от этого почему-то становилось страшно смешно. Арид отражает все, как ни странно, с первого раза и, чуть неуверенно так:
- А-а!
- Во! Есть ведь голос! Келя, ну есть же?
Келя кивает. Дятел в голове спохватывается и за это клюет её в висок больнее.


Кажется, этим же ночером, раньше или позже, к компании добавляются Чешир и Ризен.
Об светлые обои, как сейчас об лампу на столе Светлейшей, методично убивается ночная бабочке. В командоре просыпается не то друид, не то хантер.
- Чеши-и-и-и-р, поймай бабочку!
Прямо как "Па-а-а-а-п, купи конфет!". Не видишь, ребенку плохо? Поймай, Чешире, ребенку бабочку, пущай порадуется.
И таки что? Таки Митяй дожидается, пока насекомое присоседится на краешек стола и н-на! по ней рукой! Бабочка опадает на пол как пересохший к осени древесный лист.
Хочется, раз уж роль обозначена, обиженно захныкать... но как-то не клеится такое к командорскому званию. Зато обиженно-расстроенный тон у Ауш частенько получается убедительным.
- Ну я же сказала "поймай", а не убей!
Чешир разводит руками. Ризен пытается отпаивать полуживую Ауш чаем. Чай холодный - и это хорошо! (с) - но сладкий, а это уже плохо. Поэтому фи.
Тем паче, что на подоконнике жизни нет. Митяй периодически ссаживает с ней Ауш, боясь, что Светлейшая от головоболи совсем отупеет и вывалится к импам.
А на подоконнике хорошо. Ауш там как птах на жердочке. Все равно больше, чем разговаривать чужими словами она не в состоянии. Чем не попугай?
- Чеши-и-и-и-р! - по комнате мечется очередной мух. На Ауш находят поэтичные сравнения вроде "оживший ошметок пепла". - Поймай бабочку!
И ведь, кажется, ни одну так и не поймал. Всех передавил! Кошачий инстинкт хищничества беспощаден.


Балкон узок и пахнет сигаретным дымом, несмотря на открытые окна. С одной стороны прижимает велосипед, с другой - собственно, стена.
Иногда на балкон заходят люди. Некоторых Ауш не отражает вообще. Некоторым рада. Некоторых желает оставить подле себя еще хотя бы минут на пять, потому что они рядом в принципе появляются только секунд на десять, но куда там!
Приходят мысли, как и сейчас, о том, что теплые летние ночи бессовестно коротки, чтобы тратить их впустую. А билеты на поезд бессовестно дороги... чтобы ошибаться.
И, тем не менее, даже в таком деревянно-апатичном состоянии еще отражаются какие-то чудеса: Ариду, потянувшему руки к голове Ауш, эти самые руки вырвать не хочется. Что редкость.
Потому что вырвать, с переменным успехом, хочется почти всем. Кроме одного известного и понятного исключения.


Подлецов и наглецов точно нужно общать с минимальным количеством выпивки и небольшими домашними группами.
Если по одному - они получаются уютные. И, видимо, в кругу своих даже мирные. Можно тыкаться носом и спать. Держат крепко. до ножа не дотянутся, засада!


Как-нибудь по пути в Питер, наверное.
Деревяшечка там, чайчики, гитары.
Внезапно уютный Арид, приятный и вальяжно-кошачий Митяй, Первоапостол, который иногда действительно чудится эдакой высшей силой. С такими-то глазами, не мудрено!
Рисяй вообще что-то с чем-то. В нашем случае, с гитарой. И это либо радоваться и чесать за ухом, либо убивать лопатой с особой жестокостью.

Как-нибудь по пути...